Покушение на миражи – или перспективы российской государственности

• Опубликовал Иван Лапин 16 июня 2016 г. - #государство  #признаки  #перспективы  - 2 946 просмотров

  

  Российская государственность в который раз за последний век переживает острейший кризис.

  Но именно в результате этого кризиса русские могут стать полноценной политической нацией, каковой никогда не были (и тут нет оскорбления, так исторически сложилось, о чем чуть ниже). Но сперва нужно разобраться, что вообще представляет собой государство.

  В самом широком смысле – это некая иерархическая система, где одни люди имеют власть над другими. Первый признак государства – территория. Что ж, она бывает и у стада бабуинов, и они ещё как гоняют забредающих на неё чужаков. Бывает она и у криминальных группировок, мафиозных кланов. Большинство разборок происходит именно из-за территориального вопроса, когда кто-то что-то норовит поднять с чужой земли.

  Второй признак – налоги. У бабуинов этого вроде бы нет, но у мафии – есть. Чтобы работать на ее территории, надо платить.

  Третий признак – наличие силового аппарата. Надо ли говорить, что мафия – это практически целиком силовой аппарат?

  Четвёртый признак – монополия на насилие. Впрочем и любая мафия тоже считает, что только она обладает эксклюзивным правом карать всех, кто идет против ее законов.

  И наконец такой признак как право. То есть совокупность неких устоявшихся норм, регламентирующих общественные отношения. Что ж, мало какая мафия издаёт свой юридический кодекс в коленкоровом переплёте с золотым тиснением, но любая – имеет какие-то свои понятия о том, как можно и как нельзя.

  Так где же всё-таки грань, отделяющая «стационарного бандита», мафиозную группировку, имеющую власть на некой территории, от полноценного государства?

  Какие-то слова, сакрализирующие власть этой группировки, вроде «священная наша держава»? Ну, слова – это всего слова. Звучных титулов себе и любой криминальный дон с фантазией может сколько угодно придумать…

   

  Так вот, я рискну сказать, что признаком полноценного государства является то, что правящая элита перестаёт настаивать на своей альтруистической бескорыстности и признаёт, что печётся в первую очередь о своём шкурном интересе. И только тогда появляется признак государства зрелого, а не зачаточного: реальная и легитимная политическая конкуренция. Положение, когда неизбежные в любом случае схватки бульдогов под ковром перерастают в открытую борьбу политических партий за доступ к силовым и прочим ресурсам.

  Путь к этому, конечно, долог и тернист. Поначалу всем представляется разумным, что «в единстве сила», «дом, разделённый в самом себе, устоять не может», «когда мы едины – мы непобедимы» и прочие байки про «связки прутиков». Требуется некоторый исторический опыт, чтобы осознать мысль, на первый взгляд парадоксальную. Что прутики в связке хороши до тех пор, пока не появляется такая вещь, как топор (а рано или поздно он всегда появляется). Что лишь разделённый в самом себе дом обладает необходимой устойчивостью, а слишком монолитный – будет снесён даже лёгеньким землетрясением. И что «Чем больше шкаф – тем громче падает».

  Конечно, бывают случаи, когда необходима национальная консолидация: в случае некой общей угрозы, противодействие которой становится общим интересом. Но это явление сродни повышенной температуре, помогающей бороться с острым недугом, и потому такая мобилизация сил организма бывает полезна на короткое время. Но в долгой гонке слишком высокая температура вредна и разрушительна.

  В нормальных условиях температура тела должна составлять тридцать шесть и шесть, а политические силы в государстве – конкурировать между собой, не скрывая этого. Да, это и есть главный признак полноценного государства, отличающий его от мафии: что оно представляет собой этакую легитимную, упорядоченную арену, где амбициозные парни себе на уме соперничают, соблюдая приличия, в борьбе за власть. И при этом никто не хочет завладеть властью абсолютной и полной. Ибо хлопотно это.

   

  Разумеется, для появления и принятия такой концепции нация должна пройти довольно долгий путь, устланный шипами роз (алой и белой, скажем), а не лепестками их. Такой путь, чтобы любой потенциальный узурпатор решил, что лучше иметь возможность тихо уйти на покой, чем достукаться скипетром до того, что тебе в зад засунут раскалённую кочергу, а твоих детей утопят в бочке мальвазии (из истории английских монархов). А для этого лучше не брать на себя всю полноту власти и, значит, ответственности. Лучше делить с кем-то и то, и другое.

  Разные нации проходили этот путь по-разному и разными темпами. Англия, будучи островом, могла позволить себе свои феодальные разборки с большей интенсивностью, меньше прочих опасалась иноземного вторжения, которое бы сплотило нацию и тем отбросило назад её политическое становление.

  Другие европейские нации вынуждены были, хоть отчасти, перенимать английские порядки, поскольку они, укрепив свободу частных амбиций и инициатив, способствовали экономическому росту. России повезло в этом отношении меньше прочих европейских наций по причинам как географическим, так и по историческим.

  Татарское нашествие сыграло свою роль, возвысив до небес и до совершенно болезненного состояния идею национальной консолидации перед лицом чужеземного агрессора. Именно на этом долго стоял проект «Московия – Третий Рим». А когда он иссяк – на протяжении веков московитские правители оправдывали свой деспотизм необходимостью борьбы с какой-либо иной внешней угрозой, и когда её не было – прилагали все усилия к её созданию.

  Ей-богу, это очень похоже на сцену из «Двенадцати стульев», где Остап, разводя нэпмана Кислярского в Кисловодске, дразнит горцев за соседним столиком, провоцирует их возмущение, а потом говорит: «За нами следят, особенно вот этот». Так же вела себя подчас и московитская дипломатия: сохранить напряжённость, чтобы вывести из нее потребность в организации общества как военного лагеря.

  Нет, я не говорю, будто бы никакие из прочих европейских элит никогда не прибегали к подобным способам обеспечения лояльности через сплочённость. Конечно, прибегали. Но если для них это бывали сравнительно непродолжительные периоды, то наше «За Русь святую, все как один, жизнь за царя!» работало дольше и успешнее, нежели в более динамичной европейской политической жизни.

  Однако ближе к двадцатому веку это работать перестало. Началось то, что мы называем «имперский дребезг». Когда вроде бы монолитная и полностью управляемая нация вдруг обнаружила такую слабость и нестабильность, какой от неё не ожидал никто из сторонних наблюдателей. И государство стало рушиться как карточный домик. 1917 год – первый раз. Через семьдесят – второй. И еще через четверть века – новая, наблюдаема сейчас все отчетливей смута.

   

  Этот раз будет последним и критическим. Исхода два. Либо Россия вовсе исчезнет как геополитический субъект – либо в ней возобладает понимание, что в политическом единстве — слабость, а не сила. Что никакая элита в действительности не радеет ни за простой народ, ни за национальные интересы (или что-то очень своё под ними понимает, и это понимание у всех разное). Что грызня различных элитных кланов – дело вполне естественное и даже необходимое для здорового существования общества в условиях мирного времени. Важно лишь, чтобы эта грызня была упорядочена как более-менее пристойное состязание разных партий в борьбе за власть, которую бы они делили реально, а не иллюзорно. И что только при этой грызне элит у простого человека есть хоть какая-то возможность самому расправить плечи, найти какую-то защиту, играя на противоречиях сильных мира сего, и самому, если надо, пробиться в элиту.

  Такое состояние общественной жизни и является главным признаком политически зрелой нации, лишённой инфантильных надежд на какого-то там царя-батюшку, мессию-заступника. И это же – главный признак полноценного государства, действительно отличающий его от мафии, захватившей власть тем или иным образом.

  Может, я чрезмерный оптимист, но надеюсь, что на этот раз Россия дойдёт до такого понимания и наконец изживёт из себя «Московию», как явление временное, ситуативно обусловленное, неадекватное современности и надоевшее хуже мух осенних. Мух, которые, кажется, сами чувствуют, что отлетались – а потому и новейшие сторонники державной сплочённости нынче жужжат как-то без задора, даже не давая себе труда строить вид, что сами себе верят.

  Вся эта «сакральность» в двадцать первом веке, всё это дежурное враньё нынешнего кремлёвского официоза – это уж совсем «понарошку», через оскомину. И это даёт надежду, что наблюдаемый ныне припадок «московизма» – всё же последний в российской истории. А там – или «Обновлённая Новгородчина», или крушение «большого шкафа».

   

  Артём Ферье