Евразийский вектор региональной политики Ирана

После достижения соглашения между Ираном и «шестёркой» посредников (пять постоянных членов совета безопасности ООН + Германия) по ядерной программе и принятия Совместного всеобъемлющего плана действий, положившего начало процессу поэтапного снятия с него санкций, международные позиции ИРИ заметно укрепились. Впервые в истории Исламской Республики у иранской дипломатии появилось широкое поле для маневров и возможность относительно свободно выбирать и определять векторы внешней политики. При этом, однако, безусловно важная для ИРИ дипломатическая победа поставила руководство страны перед новыми непростыми дилеммами.

С одной стороны, снятие юридических барьеров и прекращение жесткой антииранской риторики в западных странах предоставило Ирану возможность пересмотреть, укрепить и расширить отношения с США и странами Европы, т.е., наконец, выполнить задачу, решением которой иранская дипломатия активно занималась последние 25 лет. Сторонников активного сближения с Западом в иранской политической среде имеется немало, поскольку страна остро нуждается в западной науке, технологиях и инвестициях.

С другой стороны, за период нахождения под санкционным давлением, Иран, в особенности в период президентства М. Ахмадинежада и Х. Рухани, заметно укрепил отношения со странами формирующегося глобального Востока – Китаем, Индией, государствами Юго-Восточной Азии и т.д. Достигнутый за последнее десятилетие уровень взаимозависимости между Ираном и его восточными партнерами оказался столь велик, что резкое изменение политики Тегерана, в частности тесное сближение со странами запада, может серьезно подорвать его позиции на глобальном Востоке.

По этой причине как никогда востребованным и актуальным для внешней политики Ирана является региональный подход. В условиях санкций регионализм был превращен иранской дипломатией из орудия вынужденной защиты в крайне эффективный внешнеполитический инструмент. Регионализм стал для Тегерана своего рода идеологической концепцией, синтезирующей одновременно востребованные иранским обществом идеи изоляционизма и глобализма. Главная его идея заключается в том, что для увеличения международного веса государства необходимо сочетание двух факторов: внутреннего социально-экономического развития и активной внешней политики в региональном измерении. Причем, в представлении иранского истеблишмента, региональная политика должна быть многовекторной и сбалансированной и держать такую дистанцию от региональных процессов, чтобы сохранять и распространять собственное влияние, но при этом избегать негативных аспектов полного подчинения архитектуре региональных отношений. Подобный подход позволяет Ирану не делать окончательного выбора и одновременно поддерживать контакты с ключевыми западными и восточными партнерами. Помимо этого, повышение собственного влияния в региональных процессах автоматически увеличивает престиж и авторитет государства на международной арене[^1].

Благодаря своему выгодному геополитическому положению Иран одновременно является участником множества региональных подсистем международных отношений и в каждой из них преследует свои цели и располагает определенным влиянием. В частности, в сферу политического влияния ИРИ входят Ближний Восток, Персидский залив, Южная Азия, Центральная Азия, Каспийский регион, Кавказ. Иран связан со своими региональными партнерами по экономической, этнической, религиозной и политической линиям. Кроме того, Иран является одним из основных лидеров крупного регионального интеграционного объединения Организация экономического сотрудничества (ОЭС) и играет важную роль в организации Исламской конференции.

Одним из наиболее перспективных направлений в региональной внешней политике Ирана является евразийский вектор. Последние два десятилетия идеи евразийства, евразийской интеграции и возрождения Шелкового пути в целом представляют повышенный интерес для мирового сообщества. В евразийском регионе, включающем Центральную Азию, Кавказ, Каспий и отчасти Южную Азию ведется острая борьба за политическое доминирование. Крупнейшие глобальные силы, в частности США, Европа, Россия и Китай имеют собственное видение развития региона и предлагают конкурирующие модели реализации программы модернизации и интеграции региона.

Иран имеет длительные и широкие политические и экономические интересы в Евразии. В эпоху классического вестфальского миропорядка, основанного на балансе сил, Иран вел активную политику в регионе, соперничая за доминирование с другими крупными державами, однако в XIX в. уступил в борьбе Российской империи и Великобритании. Новый импульс политике Тегерана придал распад СССР, когда он предпринял попытку восстановить утраченное влияние на Южном Кавказе, Каспии и в Центральной Азии и принять участие в экспорте их природных ресурсов, чему в 1990-2000 гг. придавалось огромное значение.

Стоит отметить еще одну важную составляющую региональной политики Тегерана. Суть ее заключается в том, что в регионах, где доминируют политические силы гораздо более мощные в сравнении с ИРИ, Тегеран предпочитает не идти с ними на резкое обострение отношений, а, напротив, стремится сотрудничать[^2]. Так, в 1990-2000 гг., когда на Кавказе, Каспии и в Центральной Азии доминировали США, Иран пытался установить с ними конструктивные взаимовыгодные отношения, зарекомендовав себя в качестве важного посредника в экспорте углеводородов из региона. Избранный в 1997 г. президент М. Хатами сделал данный концепт одним из важнейших компонентов своей внешней политики и в целом связывал с ним общее налаживание отношений с Вашингтоном. Однако данная политика провалилась, как во многом не оправдала себя и региональная политика США. Все чего смог добиться Иран за эти годы, это несколько малозначительных соглашений об экспорте энергоресурсов с Азербайджаном, Арменией, Туркменистаном и Казахстаном[^3].

Однако с середины 2000-х г. ситуация в Евразии резко изменилась. Баланс силы в регионе сместился в сторону России и Китая. В 2010 г. началась процедура создания на базе таможенного союза России, Белоруссии и Казахстана Евразийского Экономического Союза (ЕАЭС), юридическое оформление которого закончилось в 2014 г. с подписанием договора в Астане. К союзу также присоединились Армения и Киргизия, а целый ряд государств Европы, Азии и Африки, включая Иран, выразили заинтересованность в сотрудничестве с ним. Образование ЕАЭС создало принципиально новую ситуацию как в региональной, так и в мировой политике, поскольку продемонстрировало реальную возможность создания нового глобального полюса силы, практически независимого от США и западных финансовых институтов[^4].

Тем не менее, отношение Ирана к ЕАЭС весьма неоднозначное. Безусловно в стратегическом плане идея перехода к новому полицентричному миропорядку весьма заманчива для иранской элиты. Фактически, ЕАЭС, объединив потенциалы евразийского пространства, делает в глобальном измерении то, к чему призывали идеологи исламской революции в Иране. Вполне очевиден и экономический интерес. Превращение в глобальный энергетический и транспортный хаб уже не первое десятилетие является важнейшей целью ИРИ, и теперь в лице ЕАЭС она обрела партнера готового сотрудничать с ним в этом направлении. Кроме того, велик потенциал торговых отношений. Не случайно еще в 2015 г. Иран выразил заинтересованность в заключении договора о зоне свободной торговли с ЕАЭС[^5].

При всем при этом в тактическом плане отношение Ирана к ЕАЭС, в особенности к России, как к крупнейшему государству и лидеру интеграционного процесса, весьма осторожное. Во-первых, как уже отмечалось выше, после снятия санкций Иран оказался в совершенно иной политической реальности, и он не намерен отказываться от появившихся перспектив, например, расширения отношений с США и Европой в сфере энергетики. С 2014 г. между экспортерами углеводородов ведется настоящая экономическая война за рынки сбыта и доли в мировой торговле углеводородами при крайне нестабильных ценах на нефть. Иран, как государство, входящее в тройку мировых лидеров по общим запасам нефти и газа, намерен выйти из данного противостояния если не победителем, то по крайней мере приобретателем. Поскольку Тегеран так же, как и Россия, ориентируется на европейские рынки, конкуренция между ними неизбежна. Во-вторых, преследующему цель достижения регионального лидерства Тегерану необходимо, чтобы в новом полюсе силы ему было отведено важное место, гораздо более значимое, чем ему способна на данный момент предоставить Россия. И, наконец, в-третьих, Россия пока не обладает абсолютным преимуществом в Евразии. Крайне высокую активность в особенности в сфере экономики проявляет Китай. После перехода политической инициативы в США к республиканцам, которые всегда проявляли большой интерес к Кавказу, Каспию и Центральной Азии, Вашингтон также весьма вероятно может выступить с новой региональной инициативой.

Несмотря на обозначенные проблемы, сближение ИРИ и ЕАЭС уже началось, причем задолго до образования организации. Не стоит забывать, что Тегеран связан со странами ЕАЭС сетью многолетних двусторонних и многосторонних связей. Казахстан и Киргизия, будучи участниками евразийского интеграционного процесса, также довольно давно являются членами ОЭС, где, как отмечалось выше, Иран занимает лидерские позиции. С 1991 г. иранская дипломатия выработала особый подход в отношениях с постсоветскими странами, который позволяет ей поддерживать с ними устойчивый долгосрочный диалог и избегать конфликты, даже при самых неблагоприятных конфигурациях, какая, например, существует в отношениях между Азербайджаном и Арменией.

В этой связи весьма интересной и перспективной в контексте подключения Ирана к евразийской интеграции видится инициатива Армении выступить в качестве посредника в переговорах между ИРИ и ЕАЭС, о чем в октябре 2015 г. заявил заместитель министра иностранных дел Армении Ш. Кочарян. Несмотря на амбициозность указанной задачи для относительно небольшого кавказского государства, история отношений Армении с Ираном позволяет делать оптимистичные прогнозы.

История ирано-армянских отношений является прекрасным примером возможности выстраивания конструктивных взаимовыгодных отношений при крайне неблагоприятной политической конъюнктуре. В частности, стоит отметить, что в Карабахском конфликте шиитский Иран не встал на сторону исповедующего с ним одну веру Азербайджана, а избрал более сбалансированный подход, подразумевающий поддержку обеих сторон конфликта. Более того, Тегеран стал для не имеющей выхода к морю и зажатой между враждебными государствами Армении чуть ли не единственную возможность выхода на внешние рынки. При этом, сам Иран заинтересован в отношениях с Арменией в не меньшей степени. Армения – это единственное государство ЕАЭС, которое имеет с Ираном сухопутную границу, а потому рассматривается им как своего рода «врата» в Евразию. Кроме того, Армения обладает весьма влиятельным американским лобби. Между Ереваном и Вашингтоном заключено несколько крупных экономических соглашений, которые, по оценкам американской торговой палаты в Армении, могут сделать ее связующим звеном между государствами региона и США. В этой связи, отношения с Ереваном представляют для Тегерана особую ценность, поскольку, они целиком вписывают в парадигму иранского регионализма, подразумевающего сохранение баланса между всеми внешнеполитическими векторами, в частности западным и восточным[^6].

Таким образом, значение евразийского вектора в политике Ирана несмотря на имеющиеся ограничения и опасения действительно является крайне высоким. Прежде всего это объясняется тем, что суть евразийской интеграции во многом созвучна с региональным подходом иранской дипломатии. Формирующееся евразийское измерение мировой политики позволяет Ирану решать сразу несколько ключевых внешнеполитических задач, а именно сохранять и развивать отношения с восточными партнерами, реализовывать открывшиеся перспективы в отношениях с Западом и при этом активно участвовать в региональных политических и экономических процессах. В этом, т.е. в разнонаправленности и многоканальности связей, и заключается суть евразийства, а потому очень важно, что именно Россия, как одна из крупнейших стран мира, исторически находящаяся между Западом и Востоком, одна из первых пошла по этому пути. Интерес, проявляемый Ираном к российским интеграционным инициативам, является лишь подтверждением своевременности и эффективности данного шага.

Иван Сидоров, кандидат исторических наук