загрузка

 


ОЦЕНКИ. КОММЕНТАРИИ
АНАЛИТИКА
19.11.2016 Уникальная возможность подготовить текст общественного договора
Максим Шевченко
18.11.2016 Обратная сторона Дональда Трампа
Владимир Винников, Александр Нагорный
18.11.2016 Академия наук? Выкрасить и выбросить!
Георгий Малинецкий
17.11.2016 Пока непонятно, что стоит за арестом
Андрей Кобяков
17.11.2016 Трампу надо помочь!
Сергей Глазьев
16.11.2016 Трамп, приезжай!
Александр Проханов
16.11.2016 Место Молдавии – в Евразийском союзе
Александр Дугин
15.11.2016 Выиграть виски у коренного американца
Дмитрий Аяцков
15.11.2016 Победа Трампа и внешняя политика России
Николай Стариков
14.11.2016 Вольные бюджетники и немотствующий народ
Юрий Поляков



“Силовая экономика и смена мирового гегемона”

Агеев Александр Иванович Александр Агеев

Вопрос о том, как долго продлится нынешняя международная напряженность и экономический кризис, получает сегодня широкий разброс ответов: от года-двух до бесконечности. К первому склонны политики и чиновники, ко второму – философы. Ошибаются и те, и другие.

Есть довольно четкая мера, которой можно измерять цикл эпох, – жизнь поколения людей. Это 25–30 лет. Характерно, что 30-летний интервал представляет собой и вполне реалистичный горизонт долгосрочного проектирования для глобальных систем. Именно на такой «срок годности» разрабатывались проекты послевоенного мирового экономического устройства в 1943–1945 гг. как в США, так и в СССР. Бреттон-Вудской конструкции хватило как раз на этот срок, как и последовавшей за нею валютной системе.

Продление действия устаревшей системы возможно за счет внешней подпитки. Коллапс СССР и последовавшие за ним, а также за терактом 9/11 события на Ближнем и Среднем Востоке подпитали материальными и организационными ресурсами американское доминирование в мировой экономике, по крайней мере, на одно–два десятилетия. Однако с манифестированием глобального экономического кризиса в 2008 году картина событий, по сути своей, стала все больше напоминать «Великую депрессию» и начавшееся в ее временных рамках разрастание очагов военных конфликтов, сложившихся, в конце концов, в тотальность Второй мировой войны. В 1930-е годы окончательно распались институты поддержания международной безопасности, международная торговля и мировая валютная система, серьезно подорванные Первой мировой войной. Новая мировая война стала не только кровавым способом разрешения связавшихся в гордиев узел противоречий, но и условием формирования нового мирового порядка.

Во всех этих перипетиях России суждено было сыграть исключительную роль. В замыслах сил, устремившихся к мировому господству, ей отводилась роль жертвы. Масштаб жертвоприношения России в ХХ веке не знает себе равных. Жертвы были безапелляционно востребованы «горячими» и «холодными» войнами, революциями, каскадом социальных экспериментов, в которые оказалась вовлечена Россия. Однако в логике иных сил и энергий России предстояло сыграть роль фундаментального препятствия утверждению любого мирового гегемона, удержать весь мир от безусловного и потому беспощадного господства такого гегемона. Нет ни одной страны в мире, которая могла бы вынести такую судьбу. Сам по себе факт выживания России, устойчивого сохранения сложившегося на евразийских просторах социального организма при всех пережитых им стрессах и вопреки всем потерям представляет собой несомненное чудо.

В настоящее время не только безопасность, но и сама жизнеспособность России снова поставлена под удар. Речь идет не только об экономических санкциях, сворачивании контактов по всем линиям с западными странами, активной информационной агрессии, но и о втягивании ее в состояние новой «холодной войны» с множеством локальных «горячих» конфликтов и активизацией гонки вооружений и технологий, все более рискованной демонстрацией силы.

Складывается тревожная перспектива «расширенного суицида», когда некоторые субъекты склоняются к самоубийственным стратегиям, не оставляя и другим иного выбора. И снова возникает вопрос о том, есть ли в мире сила, способная предложить и отстоять альтернативу сползанию мира в гибельную пропасть? Готова ли к этому Россия? Есть ли другие субъекты, способные взять на себя такую ношу? Или же мир безвыборно стоит на пороге возникновения новой «холодной войны», с высокой вероятностью грозящей закончиться Третьей мировой бойней?

Подобное же роковое стечение обстоятельств складывалось и накануне Великой Отечественной войны. В 1939 году на XVIII съезде ВКП(б) Сталин заявил, что уже идет «новая империалистическая война, разыгравшаяся на громадной территории от Шанхая до Гибралтара и захватившая более 500 миллионов населения. Насильственно перекраивается карта Европы, Африки, Азии. Потрясена в корне вся система послевоенного так называемого мирного режима… экономический кризис… приводит к дальнейшему обострению империалистической борьбы. Речь идет уже не о конкуренции на рынках, не о торговой войне, не о демпинге. Эти средства борьбы давно уже признаны недостаточными. Речь идет теперь о новом переделе мира, сфер влияния, колоний путем военных действий…»

Не только сегодня, но и в то время, причем не только среди делегатов и гостей большевистского съезда эти тезисы обладали мощной объяснительной силой. У нас, однако, есть одно преимущество в осмыслении проблемы – историческая дистанция, сама по себе, если и не развязывающая узел причин, туго сплетающий в неразличимое целое важное и второстепенное, случайное и необходимое, личное и надличностное, конъюнктурное и «вековые устремления», то проливающая свет на спектр причин и на подлинные мотивы. У нас есть возможность последовать Б. Лиддел Гарту, заметившему, что, «прежде чем рассматривать причины возникновения войны, уместно суммировать ее последствия. Понимание результатов войны поможет более реалистично изучить вопрос о причинах ее возникновения. На Нюрнбергском процессе достаточно было утверждать, что виновник развязывания войны и всех ее последствий – гитлеровская агрессия. Однако это слишком простое и поверхностное объяснение». Повторяемость войн: сначала двух мировых, затем «холодной», теперь признаков новой «холодной войны» – указывает на наличие некоторого устойчивого механизма, с определенной периодичностью вводящего человечество в состояние военного конфликта.

Сегодня, оглядываясь на непосредственные исходы и долгосрочные последствия Второй мировой войны, у нас есть возможность яснее увидеть не только фундаментальные экономические пружины той войны, сжимавшиеся все сильнее, по крайней мере, в течение нескольких предшествовавших ей десятилетий, но и причины современной мировой напряженности. Когда пружины распрямились, дав импульс выходу колоссальных энергий «военных людей и военных машин», началось нескончаемое жертвоприношение. Его страшный масштаб требует дать ответ хотя бы поэту, который не знал «кому и зачем это нужно». Риск нового колоссального жертвоприношения – быстро складывающаяся реальность уже в наши дни.

Война, игра и экономика

Фундаментальный физический признак наличия или отсутствия войны – ослабление, подрыв или утрата тех или иных связей и компонентов потенциала жизнеспособности государства. Источники и каналы энергоснабжения относятся как к наиболее существенным компонентам общего потенциала жизнеспособности стран и государств, так и к аспектам их уязвимости.

То, что характеризует компоненты потенциала, является ресурсом. Факторы производства и обращения, необходимые для создания и реализации товаров и услуг, а также результат накопления и производства образуют капитал, который способен преобразовываться в различные формы[5]. Сегодня принято выделять капитал финансовый, производственный, человеческий, организационный и природный[6]. В энергетическом и минерально-сырьевом секторе все эти пять видов капитала представлены наиболее полно.

Как и у всякой системы, у экономики есть институциональная структура, размерность, субъекты и объекты деятельности. Субъекты вступают во взаимодействие, которое может опираться как на сотрудничество, так и на конкуренцию. Взаимодействие может опираться на начала стихийности («невидимая рука») и/или плановости («видимая рука», «преднамеренные действия»). Плодотворность попыток человека сконструировать некий целевой экономический порядок, в силу заведомой неполноты знания о способе его функционирования, остается фундаментальным теоретическим вызовом[7], независимо от того, подвергается ли сознательному проектированию глобальное или локальное сообщество.

Война в этом контексте является следствием силовой, насильственной стратегии формирования культурного порядка, заданного целями инициатора. Цели инициатора существенно зависят от его мировоззрения и его жизненно важных интересов.

В терминах теории игр речь идет о принятии и реализации решений в конфликтных ситуациях, в которых участвуют различные стороны (игроки) с несовпадающими интересами (множество игроков, семейство стратегий и семейство функций выигрыша). При этом игроки применяют свои стратегии неоднократно, имеют неполную и несовершенную информированность о текущей позиции, различное представление о приемлемости и устойчивости итоговых и промежуточных позиций, которые отличаются высокой неопределенностью[8]. Именно инструментарий теории игр приблизил экономическую, как и военную, науку к идеалу уместности – адекватному отражению реальности. Джон Нэш подчеркивал: «Излишне предполагать, что игроки имеют полное представление о структуре игры в целом или обладают способностью и склонностью к сложным процессам умозаключений» [9].

Участники игр, в том числе войн, как их инициирующие, так и в них вовлеченные помимо своей воли, стремятся к достижению некоторых выигрышей (выгод).

Выигрыши в войнах уместно разделить на выгоды первого (непосредственные выигрыши) и второго (опосредованные, отдаленные выигрыши) порядков. Выгоды первого порядка эмпирически сводятся к уничтожению вооруженной силы противника, захвату военных трофеев (техники, имущества, пленных, патентов, запасов имущества и полезных ископаемых), устранению противников и конкурентов на тех или иных рынках, репарациям и контрибуциям, территориальным и, соответственно, демографическим и экономическим приобретениям, контролю линий и узлов коммуникаций.

Выгоды второго порядка включают расширение сфер влияния, повышение геополитического статуса, подконтрольное создание или благоприятное изменение институтов международных отношений и регуляторов мировой торговли и валютно-финансовых отношений. Эти выигрыши имеют отдаленный эффект и труднее исчислимы, в отличие от непосредственных выгод.

Особый род выгод связан с захватом или установлением контроля над таким специфическим объектом, как сокровища, материальные и нематериальные.

Признаки поражения в любой войне сводятся к разоружению и отказу от борьбы с противником; смене политического режима и явному или скрытому контролю над выполнением правительственных функций и расстановкой кадров; утрате территорий; открытии границ для капитала страны-победителя; выплате репараций в разных формах вывода финансового и материального капитала вовне в пользу победителя, целенаправленной обработке общественного сознания в пользу нового курса; новым внешнеполитическим ориентирам.

Выгоды и первого, и второго порядка, имея множество сопутствующих военно-стратегических, политических и идеологических эффектов, являются в своей основе выгодами экономическими, непосредственно восполняющими или увеличивающими финансовый, технологический, производственный потенциал и уровень потребления у победителя.

Осознание преимущественно экономической природы войн индустриальной эпохи пришло еще в начале ХХ века. «Положение в Европе в 1939 году придавало новый оттенок, новый смысл широко известному высказыванию Клемансо: «Война – дело слишком серьезное, чтобы его доверять военным… Способность вести войны перешла из сферы военной в сферу экономическую…»[10].

Ретроспективно подготовка военных стратегий и собственно боевые действия в мировых «горячих» и «холодных» войнах ХХ века разворачивались вокруг трех узлов экономических интересов: 1) доступ к рынкам сбыта и источникам поставок энергетических и минерально-сырьевых ресурсов, продовольствия и технологий; 2) контроль транспортных (коммуникационных) артерий, обеспечивающих в первую очередь доставку энергоносителей; 3) контроль над существующими или создание новых институтов регулирования международных отношений и мировых потоков товаров, услуг, технологий, рабочей силы и капитала (хозяйственного обмена).

Однако экономика представляет собой не только потоки преобразования ресурсов по фазам воспроизводственного процесса, но и, прежде всего, человеческую деятельность. В этом контексте поиск экономической причинности войны сводится к тому, чтобы сформировать понимание значимости (масштаба) «проектов» участников войны, их мотивов, действий и результатов. Было бы сильным упрощением сводить круг участников войны только к государствам, объявившим надлежащим дипломатическим образом свое участие в ней, хотя этот акт, безусловно, является принципиальным моментом. Векторы мотиваций различных заинтересованных групп внутри государства – участника войны, уровень консолидированности их усилий в противостоянии противнику, деловые взаимосвязи с резидентами других государств, в том числе тех, кому формально объявлена война, могут быть весьма неоднозначны. Достаточно напомнить о наличии жесткой политической борьбы между «партией войны» и «партией мира» во Франции, Великобритании и США; непростую конфигурацию интересов внутри Италии, Японии, Германии или Испании; разнообразные «пятые колонны» внутри государств; торговлю и движение капитала между воюющими сторонами не только накануне или после, но и в ходе войны.

Реальный ландшафт властных возможностей в мире может существенно не совпадать с общепринятыми представлениями и кодифицируемым правом.

В конечном счете, причины, интересы, мотивы, взаимодействие причин и людей, их устремления и ожидания, подвиги и ошибки, логика, смысл и бессмыслица событий сплетаются в запутанный клубок. Но за каждым из мотивов, как правило, ощущается тот или иной энергоноситель – нефть, уголь, газ или уран. Индикаторы спроса и предложения, цен и курсов фиксируют равнодействующую человеческих расчетов и страстей. Можно сказать, что и вполне игровых стратегий, если помнить, до какой степени безумия могут дойти игроки с маниакальной тягой к «срыванию куша».

Понятие «войны» с учетом опыта ХХ века нуждается в качественном расширении толкования. Военный конфликт как способ разрешения финансово-экономических кризисов и связанных с ними переходов на новые технологические платформы – самостоятельная экономико-политическая категория, особый вид реализации экономических интересов, компонент экономико-политической культуры и целая школа мировоззрения ключевых игроков мировой экономики. Она включает силовые и иные действия со стороны организованных структур отдельных государств и их союзов, транснациональных корпораций и отдельных олигархов (с частными армиями в форме частных военных компаний (ЧВК)[11]. Речь при этом не идет лишь об актуальных новеллах. Весьма неоднозначные отношения, например, связывали британское государство и Ост-Индскую компанию[12].

Военный конфликт индустриальной эпохи есть более или менее брутальная (кровавая) форма экономической по своей сути борьбы. Эта борьба ведется за достижение выгод первого и второго порядка. Главная – наиболее жесткая – борьба идет за инструменты глобального регулирования экономической активности между государственными и надгосударственными структурами, хотя и опирающимися на конкретные страны. В своей предельной формулировке это борьба за мировое господство, за власть над поведением всего человечества, его ценностями и смыслом существования. В прагматическом плане военный конфликт мирового масштаба, охватывающий все великие державы, решает проблемы завоевания, удержания контроля и стимулирования роста вполне конкретных зон экономической активности для концентрации стратегических товарных и финансовых ресурсов[13].

Выгоды первого порядка: доступ к рынкам сбыта, источникам энергоресурсов, сырья и продовольствия, контроль над коммуникациями – были и остаются важнейшими объектами экономических интересов государственных и негосударственных субъектов современного мира.

Однако уже после Второй мировой войны, когда была создана новая валютно-финансовая мировая система, значение выгод второго порядка: влияния на ключевые наднациональные институты регулирования спектра факторов экономического развития и контроля над ними – выросло беспрецедентно, став главным «призом» в глобальном соперничестве за лидерство и связанные с ним экономические преимущества[14].

По существу, именно США в ходе войн ХХ века стали главным их бенефициаром. А главное, США каждый раз получали решение своей фундаментальной экономической проблемы – балансирование реального и фиктивного секторов экономики за счет сжигания необеспеченных долговых обязательств. Сначала (после Первой мировой войны) это обеспечивало для США выход на роль лидера мировой экономики, а затем формирование сверхпотребляющего – по отношению к остальному миру – общества. Долгосрочное удержание такого состояния требует глобального контроля над поставками стратегических ресурсов, рынками сбыта и ключевыми коммуникациями. Главными инструментами такого контроля выступают глобальная долларовая система и многофункциональная силовая инфраструктура США.

Борьба за рынки сырья и коммуникаций: опыт ХХ века

Созданная в каскаде промышленных революций XIX и ХХ веков экономика ведущих стран мира нуждалась в источниках энергии, сырья и рынках сбыта, кредитной инфраструктуре и развитии международной торговли. К началу ХХ века Великобританию, признанного гегемона мировой экономики и финансов, быстро догоняли США и Германия. Перспектива силового разрешения противоречий европейского устройства влияла на характер экономического подъема. Как описал это Б.Л. Гарт, «для ведения войны необходимо было около 20 основных продуктов. Уголь – для общего производства. Нефть – для транспорта. Хлопок – для производства взрывчатых веществ. Шерсть. Железо…»[15]. Без упомянутых 20 основных продуктов не могла быть создана военная промышленность в принципе. Но главное, она была бы невозможна и без импорта дефицитных или отсутствующих продуктов.

Ни одна великая держава не имела полноценного самообеспечения по стратегическим продуктам. Англия была обеспечена полностью только углем, ставшим, между прочим, и основой снабжения ее флота и баз, раскинувшихся по всему миру. Но существовал серьезный дефицит нефтепродуктов.

СССР, при всем известном естественном богатстве, отнюдь не был самодостаточен[16]. Страны «оси» – Италия и Япония – импортировали почти все.

В несравненно лучшем положении находились США, добывая две трети нефти в мире и производя около половины мирового объема хлопка и меди.

Нападение Германии на СССР в 1941 году во многом, если даже не в основном, было продиктовано невозможностью ее дальнейшей экономической экспансии на принципах сырьевой самодостаточности. Потребность в устойчивой сырьевой базе не ограничивалась только нефтью Румынии, Австрии и Чехословакии или углем Силезии. Синтетические заменители покрыли лишь треть потребности в нефтепродуктах. Для удовлетворения своих нужд в мирное время Германия импортировала 5 млн тонн нефти из Венесуэлы, Мексики, Голландской Индии, США, Россия и Румынии. В военное время почти все поставщики выпадали. Нужды военного времени составляли порядка 12 млн тонн. Только захват румынских нефтяных скважин, производивших 7 млн тон в год, мог покрыть этот дефицит[17]. Добровольно Румыния не готова была бы так переориентировать поставки нефти в пользу Германии. Кроме того, Гитлер был одержим ощущением угрозы советского захвата Плоешти[18].

Неустойчивость ресурсной базы экономического подъема Германии требовала доступа к бакинской и грозненской нефти, углю Донбасса, урану, марганцу, ртути и железной руде Днепропетровско-Криворожского бассейна, черноземам Украины, рабской рабочей силе, удобным для расселения ландшафтам и сакральным объектам в Крыму, Поволжье и на Кавказе. Эти экономические в основе своей аргументы предопределяли военные планы Третьего Рейха. Они были тщательно увязаны с заявками промышленности, деловых кругов, силовых корпораций на конкретные предприятия, месторождения, объекты. Установление оккупационного режима происходило под контролем военно-экономических штабов, развернутых во всей военной структуре Германии.

За разными формами расширения сферы влияния Третьего Рейха (аншлюс, оккупация, принуждение к союзу) просматривается сугубо экономическая логика – формирование необходимого спектра ресурсных запасов и поставок для экономической и военно-промышленной мощи, осуществления амбициозных доктринальных, технических и геополитических программ[19].

Объем награбленных запасов металлов, моторного топлива и других ресурсов в оккупированных странах в два раза превышал объемы годового дохода самой Германии. Нефтяной потенциал Германии за 4 года после аншлюса Австрии увеличился более чем в 20 раз. Доля контрибуций с оккупированных стран в госбюджете Германии в 1940–1944 годах непрерывно росла: с 11,4% до 26,4%[20]. Помимо энергоресурсов и минералов, стратегическое значение имело продовольствие. В «зеленой папке» Геринга – директивах по руководству экономикой в июне 1941 года указывалось: «Использование подлежащих оккупации районов должно проводиться в первую очередь в области продовольственного и нефтяного хозяйства. Получить для Германии как можно больше продовольствия и нефти – такова главная экономическая цель компании… Все нужные нам сырьевые товары, полуфабрикаты и готовую продукцию следует изымать из торговли путем приказов, реквизиций и конфискаций…»[21].

Очевидно, что обеспечивать такие объемы поставок на сугубо коммерческой основе с независимыми государствами было бы нереально. Тем более что система мировой торговли и платежей находилась в расстроенном состоянии.

К моменту нападения Германия превосходила СССР по выплавке стали в 3 раза, добыче угля – в 5 раз, выработке электроэнергии – в 2,3 раза. Всего же страны «оси» контролировали на 1941 год треть ресурсов и населения земли[22]. Цель – установление мирового господства – на этом фоне отнюдь не казалась эфемерной.

Второй экономический узел мирового противостояния – борьба за контроль над доступом к важнейшим ресурсам. В некотором смысле контроль над транспортными артериями является самоцелью глобальных стратегий. Выстраивание и функционирование основных мировых стратегических магистралей, которое приходится на конец XIX и весь ХХ век, сопровождалось нарастанием конфликтности между ключевыми стратегическими игроками. Контроль над коммуникациями с сопутствующим извлечением транзитной ренты мотивировал стороны едва ли не во всех военных конфликтах в истории человечества. Достаточно небольшое количество «хабов» и связей между ними формировало и удерживает сегодня глобальную транспортно-коммуникационную сеть[23].

Контроль над коммуникациями определял столкновение интересов всех империй, доводя их часто до вооруженного конфликта. В XIX веке «владычицей морей» стала Великобритания. Ее военно-морской флот превосходил мощь (тоннаж) всех других держав вплоть до 1920-х годов. Вызов, брошенный ей в начале ХХ века Германией, начавшей стремительно строить свои военно-морские силы, послужил важнейшим детонатором Первой мировой. Дело было не только в балансе военной мощи, но и в том, что раскинувшаяся по всему миру британская сеть служила и ее энергетической базой, опиравшейся на уголь.

Однако причины войн не исчерпываются проблемами доступа к ресурсам, рынкам и транспортным артериям. В конце концов, сами по себе эти сюжеты не предполагают с неизбежностью именно военного решения.

Смена валютно-финансового и технологического гегемона

Вокруг валюты, которая эмитируется самой мощной экономической державой, формируется вся подчиненная ей структура мировой монетарной системы. В XIX веке такой стала система, основанная на «золотом стандарте» и «жестком курсе валют», а главное, на британском технологическом и экономическом превосходстве и – соответственно – фунте стерлингов. Душевой ВВП в Британии в 1820 году превышал 2000 долларов (в пересчете на 1990 год), заметно опережая и прежнего мирового лидера – Нидерланды, и будущего – США.

В 1913 году Британия по душевому ВВП уже уступала США. В 1950 году отрыв США стал намного существеннее, отразив новый статус доллара, ставшего мировой и резервной валютой. Именно этот долгосрочный сдвиг экономической и валютной гегемонии лежал в основе растущих экономических противоречий ХХ века. Как в 2000 году подчеркнул Р. Манделл, нобелевский лауреат по экономике, «большинство политических изменений, имевших место в ХХ веке, были порождены мало осмысленными пока что пертурбациями международной валютной системы, которые, в свою очередь, явились следствием подъема США и просчетов их финансового рычага – Федеральной резервной системы»[24]. Как станет ясно позже, многие «просчеты ФРС» не являлись ошибкой – они успешно выполняли вполне целенаправленные задачи. «Неудачное стечение обстоятельств заключалось в том, что наименее опытный из основных центральных банков – новый член блока – обладал необычайной властью формировать или ломать систему по собственному усмотрению…»: ФРС была «целиком и полностью виновна в возникновении нестабильности в критические и переломные периоды»[25].

Проблемы ясно в то время осознавали очень немногие западные экономисты, не говоря о политиках. Но должен будет пройти век и обрисоваться все его долгосрочные сдвиги, чтобы сделать такой вывод: «Если бы цена золота возросла в конце 1920-х годов или если бы ведущие центральные банки проводили стабилизацию цен вместо того, чтобы демонстрировать свою приверженность золотому стандарту, думается, нам удалось бы избежать Великой депрессии, нацистской революции и Второй мировой войны»[26].

В промежутке между 1913 и 1950 годами произошло две мировых войны. За этот период изменились движущие технологические силы экономического роста. Уголь начал вытесняться нефтью как основным источником энергии, быстро изменялись технологии в металлургии и химической промышленности, началась эпоха двигателя внутреннего сгорания.

В условиях расстройства мировой валютной и торговой системы возникла и германская модель выхода из кризиса, и «Новый курс Рузвельта», радикально отошедшие от либеральных практик хозяйствования и резко расширившие масштаб государственного вмешательства в экономику.

Прежний валютно-финансовый лидер после Первой мировой войны так и не смог восстановить свой авторитет. Начавшаяся Вторая мировая война потребовала от Великобритании нового напряжения всех ресурсов, продажи значительной части зарубежных активов, материальной, военной и финансовой помощи от США, Канады, Индии и Австралии. Но свою лидерскую ношу не могла уже нести не только Великобритания – теперь вызов были готовы бросить новый гегемон и те страны, которые чувствовали американскую поддержку своего стремления к независимости.

Рузвельт при заключении Атлантической хартии ясно дал понять Черчиллю, что деспотическая система, основанная на изъятии из колоний огромного количества сырья без всякой компенсации и множестве искусственных барьеров и преференций, не отвечает «методам ХХ века»[27].

Уже в 1941 году Великобритания уступила США стратегический контроль над Саудовской Аравией. В 1947 году Индия обрела независимость, в 1948-м Британия ушла из Бирмы и Шри Ланки, затем из африканских колоний, наконец, в 1956-м вывода английских войск из зоны Суэцкого канала потребовали США.

Так завершился процесс смены мирового экономического гегемона.

В этот же период произошла и смена технологического уклада

В межвоенный период США и Германия, опережая Великобританию и Францию, начали переход к четвертому технологическому укладу, чей исторический интервал охватил период 1930–1980 гг.

Великобритания была лидером промышленной революции и технологическим лидером создания и первого – вместе с Францией и Бельгией (1770–1830), и второго – вместе с Францией, Бельгией, Германией и США (1830–1880), и третьего – вместе с Германией, США, Францией, Бельгией, Швейцарией и Нидерландами (1880–1930) технологических укладов. Лидерство в развитии четвертого уклада досталось США, Германии и Японии, а также Канаде и Австралии[29].

Между технологическими инновациями, инвестициями и финансами существует своя сложная взаимосвязь в силу разных механизмов генерирования реального и фиктивного капитала. Пока предприниматели и новаторы создают новые технологии и новые производства, деятельность «финансовых магнатов направлена на создание водоворотов, всасывающих огромное количество денег для перераспределения в более авантюрные начинания»[30]. Такая финансовая лихорадка, частично инвестируя и новые производства, вздувает цены на активы, создает ажиотаж и атмосферу азарта, а главное – постоянно растущий «финансовый пузырь», все дальше отрывающийся от реального обеспечения. Дальше – коллапс пузыря, кризис и социальные потрясения, если институты регулирования на национальном и международном уровнях оказываются не на высоте.

Дисфункции разваливающейся мировой торговой и расчетной системы: накопившиеся и невозвратные долги, неподъемные репарации, отрицательные торговые и платежные балансы, неустойчивые котировки и т.п. – действительно были главной головной болью всех европейских великих держав: и ослабевающего гегемона – Великобритании, и Франции, и Италии, и Германии, и США. Рост долгов и объемов бартерной торговли, сокращение мировой торговли были ответом на дефицит платежных инструментов, роль которых ранее без проблем исполнял золотой фунт стерлингов и привязанные к нему валюты.

Меры, предпринятые администрацией США в рамках «нового курса», смягчили некоторые проблемы, но главное – произошла новая концентрация капитала в руках немногих американских финансовых кланов[31].

На фоне явной дисфункциональности мировой торговли и платежной системы это позволило элите США сформулировать практическую цель по изменению глобальной финансовой архитектуры, институтов мировой торговли и обеспечения безопасности. Речь шла о том, чтобы сделать американизм основой миропорядка и разрушить мир колониальных держав[32]. Этот революционный сдвиг предельно ясно выразил и осуществил Рузвельт: «Главные американские послевоенные интересы ныне заключаются не только в обеспечении преобладания в западном полушарии, но и в предотвращении попадания восточного полушария в зону контроля одной потенциально враждебной державы»[33].

Между тем, по мнению Ван Дер Вее, резкий рост экономической мощи США в начале ХХ века позволял им установить контроль над Западной Европой уже к 1919 году: США должны были занять место Великобритании как «главы мира»[34], согласующего мировую торговлю, инвестиции и расчеты. Однако это не случилось. В первую очередь, потому, что в 1920-е годы в структуре мировых резервов иностранной валюты на фунт стерлингов еще приходилось 77%, доллар занимал еще второе место – 21%, хотя и удесятерив свою долю после 1913 года[35].

Для стабилизации национальных экономик и для нормализации и возобновления роста мировой торговли требовалось кардинально решить несколько важных вопросов. Прежде всего, необходимо было создать, согласовав весьма противоречивые экономические интересы, признанные международным сообществом инструменты и институты, которые бы обеспечили регулирование тарифов и торговли и позволили кредитовать платежные балансы стран во избежание экспорта инфляции. И самое важное – требовалось найти решение для обеспечения международной торговли платежным средством и мировым резервным средством, а также разработать такую систему обменных курсов, которая была бы эффективна в течение достаточно долгого периода времени, по крайней мере, 25–30 лет.

Как продемонстрировали многочисленные международные конференции и переговоры, проведенные в межвоенный период, должны были сложиться условия для принуждения правительств ведущих стран, и прежде всего Великобритании и Франции, не только к плодотворной и конструктивной дискуссии по ключевым вопросам международных отношений, торговли, расчетов и инвестиций, но и к созданию реально дееспособных международных институтов, которые бы отразили доминирующую экономическую роль США.

По мере реваншистского подъема Германии и экспансии Японии формировалась также задача ликвидации и последующего предотвращения их чрезмерного усиления в послевоенное время.

Вторая мировая война, с экономической точки зрения, по сути, стала способом демонтажа устаревшей мировой системы, парализовавшей международную торговлю и сотрудничество.

Важнейший экономический результат Второй мировой войны, гораздо более важный, нежели «распад всеобъемлющего единого мирового рынка», как полагало советское руководство, заключался в создании коалицией победителей системы наднациональных институтов нового поколения. Бреттон-Вудское соглашение предусматривало создание МВФ и МБРР (1945–1946), ГАТТ (1947) и системы международных расчетов, основанной на долларе США как мировом платежном и резервном средстве.

К 1945 году США аккумулировали, по разным оценкам, от 70 до 85% мировых золотых запасов. ФРС США становилась, по сути, центральным банком мировой экономики. В этом смысле именно ФРС и ее частные владельцы становились главным бенефициаром страшной войны. Доходы ФРС складывались как от эмиссии наличных денег для всей мировой платежной системы (сеньораж), так и от процентных платежей по предоставляемым займам в мировом масштабе.

США были фундаментально заинтересованы в полной либерализации мировой торговли и ликвидации колониальных преференций. Однако расстройство мировой платежной и торговой системы не позволяло им воспользоваться своим доминирующим положением в промышленном производстве и экспорте.

Наднационального инструмента бесконфликтного решения данных проблем не существовало. Но от мировой войны мир еще отделяли поэтапные шаги по силовому разрешению локальных проблем, в особенности по периметру границ Германии, отвергнувшей ограничения Версаля. Шаг за шагом сложилась ситуация, способная разрубить туго завязавшиеся узлы предвоенного миропорядка, лишенного какого-либо наднационального института урегулирования противоречий. Цена вопроса была не больше и не меньше как перспектива военно-силового установления нового миропорядка. Он и был установлен в ходе Второй мировой войны и без принципиальных изменений просуществовал одно поколение, а с существенными модификациями продолжает существовать до наших дней, основательно обветшав.

Силовая экономика

Способность и готовность применить силовые рычаги наряду с валютно-финансовой и технологической гегемонией составляют и сегодня глобальный организационный капитал западного мира. Комплекс этих инструментов включает в себя: контроль над важнейшими валютно-финансовыми и коммуникационными инфраструктурами, нормативным полем, инфраструктурой и контентом СМИ и Интернета; поставку вооружений и военной техники; управление доступом к космическим технологиям; неэквивалентную продажу инноваций; перенос энергоемких и неэкологичных производств в менее развитые страны; торговлю квотами на углекислый газ; манипулирование ценами и структурой поставок сырья, энергоресурсов, воды, медикаментов и продовольствия; контроль пандемий, а также манипулирование объемами денежной массы, производных финансовых инструментов, курсами валют, ценой на золото, контроль оффшорных зон и отмывания денег, и т.д., и т.п.

Фундаментальный экономический смысл этого набора рычагов силовой экономики – уравновешивание инфляционной финансовой накачки американской экономики и связанных с ней экономик[36], означающее подведение под избыточную массу финансовых инструментов реальных товарных ресурсов. В 1970-е годы такую функцию начала играть нефть, связавшая долларовую массу, затем «резервная валюта» была поддержана за счет разнообразного организационного капитала. В 1990-е годы были развиты технологии комплексного и синхронизированного воздействия на рынки нефти, золота и финансовых инструментов. Все это придает американскому финансовому «мыльному пузырю» вполне реальное наполнение.

Более конкретно оно проявляется в виде американских инвестиций в другие страны, в первую очередь в страны ЕС, в стимулировании американского спроса на импорт, принудительной корректировке параметров стратегически важных производств, поставок и коммуникаций в таких случаях, как с Ираком, Афганистаном, Ливией, Сирией, Югославией, Суданом и других, в контекстном управлении эволюцией потенциалов как союзников, так и противников, в том числе через управляющие воздействия на поведение контрагентов. Управляющее воздействие на поведение экономических агентов модулируется по схеме: импульсы, мониторинг реакции (шок, стресс, адаптация, релаксация) и новая корректировка для выведения системы в желаемое временно устойчивое состояние[37]. Так, ключевой момент активной фазы кризиса – это заранее спланированный и организованный момент сжатия финансовой массы, дающий импульс нарастающей волне требований возврата займов по кредитной цепочке, что в итоге упирается в невозврат долгов из-за невозможности перекредитования. Далее начинается запрограммированная перегруппировка активов и облика финансово-банковских корпораций на фоне панического «шараханья» из стороны в сторону дезориентированной массы индивидуальных и корпоративных инвесторов. Когда, наконец, «сигнал затухает», то перед всеми предстает новый экономический ландшафт – новый уровень и конфигурация концентрации капиталов, добровольно-принудительная картелизация американских и других корпораций и секторов.

Однако стратегический замысел этим не исчерпывается, как это было и в случае с Великой депрессией. Для выхода США на лидирующие позиции в западном мире потребовалось участие в большой войне с соответствующим стимулированием реального производства и перекраиванием мировых финансовых и товарных рынков. Но войну эту сами США начать не могли. Эту сомнительную привилегию должны были взять на себя другие ущемленные участники мировой политики и экономики

Силовая экономика охватывает обширное множество институтов, деятельность которых распространяется за рамки военно-промышленным комплекса и не исчерпывается сращиванием госаппарата с обеспечением интересов корпораций реального и финансового секторов. Также не исчерпывает содержание силовой экономики и взаимосвязь военного обеспечения в условно мирное время важнейших факторов конкурентоспособности, включая гарантирование доступа к стратегическим ресурсам и защиту линий коммуникаций, манипулирование факторами хозяйственной конъюнктуры, финансовых рынков, ценами на энергоносители и продовольствие и т.д.

Силовая экономика означает такую организацию экономической деятельности, которая опирается не на принцип сотрудничества и даже не на эксплуатацию факторов производства, включая труд и источники капиталообразования, а на принуждение (вплоть до применения военной силы и развязывания войны) в аспектах целей, средств, условий и результатов хозяйственной деятельности.

Самая жесткая борьба сегодня идет за власть над инструментами глобального регулирования экономической активности. Она ведется надгосударственными структурами: несколькими кланами глобального управленческого суперкласса, пусть и опирающимися на государственные институты конкретных стран (не обязательно одной) и включая оффшорные юрисдикции. В предельной формулировке – это борьба за мировое господство, за власть над умами и поведением всего человечества, его ценностями и смыслом существования. В прагматическом ключе речь идет о решении задач удержания контроля и стимулирования роста целевых зон экономической активности для концентрации стратегических товарных и финансовых ресурсов. Энергетика традиционно здесь занимает ключевое место.

В то же время действуют и традиционные причины мировых войн. Так, сегодня в мире из недр извлекается более 200 видов полезных ископаемых. Объем их добычи рос весь ХХ век и продолжает расти. Увеличивается и количество подтвержденных запасов – например, нефти и газа. Срок обеспеченности их добычи составляет более 60 лет. Наиболее обеспечена добыча нефти и газа в Иране, Ираке, Кувейте, Катаре, Саудовской Аравии (более чем на 140 лет)[40].

Экономически значимые характеристики природно-ресурсного богатства всех главных участников мировых войн ХХ века и сегодня показывают их чрезвычайную неоднородность и геополитическую значимость: у одних вследствие дефицита, у других – относительной энергосырьевой обеспеченности.

Так, Германия, Франция, Великобритания по важнейшим параметрам природно-ресурсного потенциала имеют обеспеченность, уступающую их доле в мировом населении. Еще меньший вес приходится на занимаемые ими территории. Плотность населения Германии и Великобритании более чем в пять раз превышает среднемировую величину, во Франции – в 2,4 раза. При этом такие характеристики этих стран, как доля в мировом ВВП, производстве и потреблении электроэнергии, в 3–7 раз превосходят их доли в мировом населении, а вложение техногенной энергии на единицу территории превосходит среднемировое значение в 16–19 раз.

Существенно более сбалансированная картина в США: 7% мировой территории, 4,6% – населения, 63% от среднемирового уровня – плотность населения. Доля в мировом ВВП, в производстве и потреблении электроэнергии в 5–7 раз превосходит долю США в мировом населении.

Россия занимает 12% мировой территории, имея 2,6% мирового населения. 21% лесопокрытой площади, 46% внетропических лесов, 15% – «диких» земель, 15% – объем водохранилищ. Доля России в мировом ВВП ниже доли населения, производство и потребление электроэнергии в 2,5–3 раза выше. Россия обладает всем разнообразием природных ресурсов, которое сочетается с весьма крупными запасами некоторых из них, значительными масштабами их добычи и использования. Всего на Россию приходится 15–17% мирового минерально-сырьевого потенциала. Доля России в подтвержденных мировых запасах нефти – 10%, газа – 30%, угля – 16%[41].

Вклад полезных ископаемых, без учета трудноисчислимых биологических и других ресурсов, в природный капитал России составляет две трети, превышая 24 трлн долларов или 160 тыс. долл. на душу населения. Для сравнения: природный капитал США составляет 4,6 трлн и 16,5 тыс. долл. на душу; Великобритании, Германии, Японии – по 0,3 трлн и соответственно 4,9; 4,1; 2,3 тыс. долларов в душевом выражении. В Саудовской Аравии – 1,4 трлн и 71,9 тыс.[42].

Таким образом, неравномерности в обладании природно-ресурсным потенциалом продолжают оставаться одной из фундаментальных причин развития мировой торговли, как и потенциальным источником конфликтов. Хотя национальное богатство ведущих западных стран, кроме США, в незначительной мере формируется за счет добычи и использования природных ресурсов, их зависимость от бесперебойной их поставки является критической. Подавляющее значение для их экономического роста качества жизни, технологического, финансового, организационного и социального, в том числе научно-образовательного капитала не только не снижает заинтересованности в гарантированной минерально-сырьевой и продовольственной обеспеченности, но и всегда было и остается базовым условием существования.

Решение стратегической задачи минерально-сырьевой безопасности западного мира возможно как путем насилия и грубого подчинения, так и на основе взаимовыгодного обмена. Строго говоря, два последних века мировой истории были периодом интенсивной борьбы этих двух подходов, породив также и практики более изощренного и завуалированного, по сути, силового решения этих проблем.

В любом случае, в эти два века рынок достиг всемирного охвата, и в мире идет процесс глобальной оптимизации размещения производств. Он объективно направлен, с одной стороны, на минимизацию затрат на добычу, переработку и транспортировку энергоресурсов, сырья и продовольствия, а с другой – на фиксацию сложившихся специализаций и подчинение стран развивающегося мира потребностям стран мира развитого.

Разворачивается эта глобальная оптимизация в жесткой конкурентной среде, в которой ведущие игроки стремятся максимизировать свои выигрыши, продлить формат явной или скрытой экономической эксплуатации ресурсного потенциала.

Если ключевые ресурсы (энергосырьевые, людские, транзитные) находятся в странах Юга, то технологические, военные, финансовые, научно-образовательные, институциональные ресурсы в ходе мирового развития сосредоточились преимущественно в странах Севера, точнее, в его инвестиционных и производственно-сервисных инфраструктурах и сетевых ядрах, количество которых весьма невелико.

В мирной парадигме международных отношений такое сложившееся распределение ресурсов выглядит как естественная основа обмена, торговли, сотрудничества, гармонии цивилизаций.

В иной парадигме такое неравномерное распределение возможностей может быть причиной и поводом для силового перераспределения, эксплуатации и агрессии. В столь сложных системах, как мировая экономика, имеющих множество участников (в пределе – равное всему населению земли), находящихся в нелинейной и неравновесной динамике, действуют не только общественные, но и сугубо физические закономерности. Кроме того, мировая экономика является полем бесконечного количества игр с непредсказуемыми для их участников результатами. Ситуация игрового превосходства может сложиться и в том случае, если игрок полагает себя самым сильным и имеющим право на «игру без правил».

Россия в этом контексте устойчиво, однообразно выступала по большей части в роли мирового донора. Еще до начала Первой мировой войны Россия, демонстрируя высокие темпы роста экономики и населения, оказалась в сильной долговой зависимости от Франции и Великобритании, а затем и США. Тем самым, по существу, произошло изъятие финансовых и материальных ресурсов, территорий и знаний из России, усугубленное революциями и Гражданской войной, последующими попытками мировой революции, эмиграцией части квалифицированной когорты населения[43].

Вторая мировая война также была для России временем колоссальных потерь населения и материальных ресурсов в пользу как противника – Германии, так и союзников – США и Великобритании. Масштаб материального ущерба, понесенного СССР в Великой Отечественной войне, оценивался в 168 млрд долларов. Масштаб репарационных претензий к поверженной Германии оценен лишь в 20 млрд, из которых СССР претендовал на половину[44].

Кризис 1973 года вывел отношения СССР и США в фазу разрядки, сопровождавшуюся началом советских поставок нефти и газа в Европу, подсаживанием на «кредитную иглу» западных стран, началом новой «утечки мозгов» и растущим заимствованием технологических решений с латентной выплатой технологической ренты. После ввода советских войск в Афганистан опять началась внешняя блокировка возможностей развития страны.

Поражение СССР в «холодной войне» дало новый импульс изъятию финансовых, людских и материальных ресурсов из страны.

В результате своего добровольно-принудительного положения Россия была втянута в разрешение геополитических и геоэкономических задач бывшего противника-союзника. Фактический обмен западной финансовой и товарной массы на дешевые ресурсы, материальные и людские, постсоветских государств предотвратил срыв экономики США и Европы в кризисный «штопор». Была продана по заниженным ценам даже значительная часть запасов обогащенного урана и других стратегических минеральных ресурсов, выстроены схемы вывода инвестиционного капитала из страны и ликвидации множества конкурентоспособных предприятий.

По сути, это была новая экспроприация в пользу Запада части ресурсов СССР как результат его поражения в «холодной войне». Хранение национальных валютных резервов постсоветских стран, включая Россию, в облигациях США также явилось одной из форм репараций победителю в «холодной войне». Сюда следует добавить существенную «утечку умов» и объектов интеллектуальной собственности[45]. Всего, по самым осторожным оценкам, отток инвестиционных ресурсов из РФ за 1990-е и 2000-е годы превысил 2 трлн долларов[46]. Установлению неэквивалентного обмена стран Запада с РФ способствовал и импорт оборудования, технологий, других объектов интеллектуальной собственности. Россия, по существу, повторила свой опыт интеграции в мировое хозяйство начала ХХ века: рост заимствований капитала, ставка на импорт не только технологий, техники, оборудования и торговых марок, но и институтов[47].

Следует учесть и масштаб экономических, технологических и демографических потерь, а также упущенных альтернативных выгод, которые страна понесла в результате принятого курса «шоковой терапии» и экономических реформ, форсированной трансплантации институтов.

Так внутренняя политика получает геоэкономическое и, как следствие, геополитическое измерение: усиление напряженности дает основания западным странам наращивать военные расходы, повышать загрузку предприятий ВПК и военное присутствие США в значимых регионах, а соответственно – создает условия для ускоренного замещения устаревающего технологического уклада.

Исторический маятник

Процесс смены глобального гегемона и попыток удержания им своих преимущественных позиций сверх исторического времени накладывается на еще более фундаментальный процесс, происходящий с большим размахом исторического цикла. Ведь преобладание западной экономики, в лице Великобритании и затем США, над экономикой остального мира возникло сравнительно недавно по историческим меркам. Накануне наполеоновских войн удельный вес только китайской экономики составлял треть мирового ВВП, а незападных стран в целом, включая Россию, – 70 процентов. Соотношение резко изменилось во второй половине XIX и ХХ вв. как следствие глобальной колонизации, индустриального подъема западного мира и итогов мировых войн. Так, в 1913 году, накануне формального начала Первой мировой войны, на западный блок уже приходилось почти 60 процентов мирового ВВП. Китай и Индия практически на целый век выпали из числа экономических столпов мира, став объектом колониальной эксплуатации. В 1950 году на них приходилось менее 10 процентов мирового ВВП.

Россия через катаклизмы революций и двух войн сумела создать новую социальную систему и стала центром нового – «второго мира», на его долю приходилась примерно пятая часть мирового ВВП.

За 1950–2010 годы Китай увеличил в 4,5 раза свою долю в мировом ВВП, Индия ее удвоила, доля Россия упала в четыре раза«Второй мир» после 1991 года исчез как геополитическая и геоэкономическая реальности, частично отойдя в категорию стран «первого» либо «третьего мира». После безуспешных попыток утвердиться в качестве полноправного члена группы развитых стран Россия де-факто стала страной развивающегося мира, его авангардной группы – БРИКС, а также МИНТ. При нынешних тенденциях к 2030 году страны Юга произведут две трети мирового ВВП, оставив странам Севера треть[49].

В настоящее время соотношение экономических весов развитого мира и мира развивающегося сравнялось и вышло на состояние 1870 года, когда стали завязываться коалиции и сюжеты будущей Первой мировой. Стоит заметить, что на США тогда приходилось около 2% мирового ВВП, а на страны, ныне объединенные в ЕС, – 23%.

Долговременным итогом империалистической экспансии Запада, колонизации Азии, Африки и Латинской Америки и двух взаимосвязанных «горячих» мировых войн и стал сдвиг в мировой экономике к 1950 году: примерно по 27 процентов пришлось тогда на США и Западную Европу. Именно совокупный Запад («Север») стал нетто-бенефициаром 80-летнего отрезка мирового развития, а совокупный «Юг» – донором этого возвышения Запада. 80-летний интервал 1950–2030 гг. в тенденции восстанавливает прежнее, начала ХIХ века, соотношение Севера и Юга.

Именно мировые войны объективно стали способом установления и удержания выгодного Западу баланса сил в мировой экономике и политике.

В настоящее время международные отношения находятся в режиме относительной устойчивости с локальными пока турбулентностями за счет сложного сосуществования как рудиментов Вестфальского, Ялтинско-Потсдамского, Хельсинкского правовых порядков, так и элементов монополярного и многополярного мира с наднациональными регуляторами и институтами, сложившимися в последнюю четверть века. Такая институциональная пестрота – признак бифуркационной фазы эволюции мировой системы, ее активного «рыскания» по спектру траекторий дальнейшей эволюции. Именно это определяет: (1) интенсивность поиска рядом акторов новой модели развития, (2) стремление других акторов законсервировать свои преимущества, генерируемые доминантной моделью, равно как и (3) попытки использовать для выхода из кризисного тупика ранее отработанные схемы.

При этом эрозия позиций в реальном мировом производстве, как показывает исторический опыт, может достаточно продолжительное время компенсироваться ранее достигнутым превосходством в области стратегических отраслей, военной мощи, технологических достижений, коммуникационных платформ, информационного влияния, всего комплекса факторов «твердой» и «мягкой» силы, организационного и интеллектуального преимущества. Благодаря этим факторам падение доли Запада в мировом потреблении и институтах глобальной координации происходит с замедлением по сравнению с падением доли в мировом производстве. Участие России в мировой торговле энергоресурсами и развитие отечественной промышленности также осуществляется через дискриминационные режимы, действующие в мировой торговле, особенно на рынках технологий и финансов.

При этом склонность в военному разрешению современного кризиса усиливается новейшими экономическими обстоятельствами[50]. Главное заключается в том, что значительное списание накопленных государственных и корпоративных долгов в западной экономике нереально – «схлопывание» финансового пузыря обернется каскадным ростом банкротств финансовых компаний и банков (сначала американских, а затем европейских), а далее и корпораций реального сектора со всем букетом социально-политических последствий.

В ходе множества глобальных и локальных экономических кризисов ХХ века, за исключением Великой депрессии, разница между объемами реального производства и объемами виртуальных невозвратных долгов не была столь катастрофична, как сейчас. Однако выход даже из тех кризисов происходил через войны, позволявшие списывать безнадежные задолженности. Сегодня списать безнадежные долги можно, только «повесив» их на кого-то еще, путем именно военно-силового принуждения под реальным или надуманным предлогом. Замещение невозвратных долгов реальными ресурсами частично уже произошло в ходе военных компаний и «арабских революций» после трагедии 9/11.

Одним из методов балансировки реального и фиктивного секторов стало также формирование ряда мегапроектов, генерирующих квазиреальные активы. Среди них – проекты климатического потепления, сланцевых газа и нефти, альтернативной энергетики. Эти проекты выстраивают привлекательный образ будущего базового актива, оперирование которым позволяет манипулировать структурой и ценами энергопоставок, текущими и будущими финансовыми потоками, а также экономическими и политическими решениями. Эта технология привела, например, в США к обвалу цен на сжиженный природный газ. Пострадавшая сторона – Катар, выигравшая – США, а также некоторые категории производственных предприятий и населения, потребляющих сжиженный природный или сланцевый газ.

Однако проблему радикальной расчистки долгового навеса это не решило.

Для фундаментального уравновешивания и списания части задолженности необходим резкий рост объемов заказов для американского реального производственного бизнеса. В ХХ веке эта задача решалась только в условиях мировых войн и гонки вооружений.

Ранее упомянутое выравнивание потенциалов Запада и развивающихся стран в терминах совокупного капитала выглядит следующим образом: совокупный капитал стран ЕС оценивается примерно в 635 трлн долл., США – 608 трлн долл., стран БРИКС – 1187 трлн[51]. Принудительное изъятие 20–40% от этой суммы у стран БРИКС в пользу США и ЕС может стать реальным способом погашения безвозвратных долгов, расчистки балансов и стимулирования экономического роста в западном блоке. Разумеется, на подобное изъятие требуется и готовность к нему самой жертвы.

Новейшим примером целенаправленного конструирования параметров товарных и финансовых рынков в интересах их балансировки служит обрушение мировых цен на нефть[52]. В его основе лежал комплекс факторов: объективные тренды макроэкономического развития и конъюнктурные циклы мировой экономики; меры, реализуемые руководством США и Великобритании (а также в некоторой степени ЕС и Китая), направленные на поддержание собственных национальных экономик, пусть и в ущерб экономикам других стран мира; эгоистические действия ряда крупных американских и британских групп банков и финансовых корпораций; действия экономико-политических кланов США и Великобритании, синхронизированные с действиями спецслужб этих стран и международными организациями для ослабления политических режимов России, Ирана, Венесуэлы и ряда других государств – экспортеров энергоресурсов. Экономическая подоплека этих процессов – стимулирование антикризисного развития американской и аффилированной с нею экономик через изъятие накопленных финансово-экономических ресурсов ряда нефтеэкспортирующих стран.

По сути, речь идет о сохранении сложившегося в 1990-е годы режима эксплуатации природных и индустриальных ресурсов целевых стран, включая Россию, основанного на неэквивалентной экономической компенсации за поставляемые энергетические ресурсы и манипулировании параметрами финансовых и ряда товарных рынков, особенно золота и серебра.

Исторически, фьючерсы на нефть были введены в оборот в 1983 году на биржах Нью-Йорка и Чикаго. На волне «финансизации» любые имущественные права, в том числе на поставку энергоресурсов, стали стремительно конвертироваться в биржевые деривативы. Если в 1970-х годах отношение финансовых активов к ВВП составляло в США чуть более 200%, к 2000 году оно было выше 400%, а во время кризиса 2008 года превысило 450%[53]. Это ведет к тому, что реальный производитель товаров, даже очень крупный, устраняется из механизма ценообразования. Между ним и потребителем сложилась институциональная прокладка в виде биржевых игроков. Объем биржевой торговли фьючерсами на сырую нефть вырос более чем в 40 раз с 2000 года, превысив в 2013 году 40 трлн долларов и превышая две трети всей торговли энерготоварами[54].

Для влияния на цены требуется обладать не только и даже не столько (1) заметным весом в структуре производства и экспорта товара, (2) договоренностями с другими существенными производителями о координации поведения, но и (3) сопоставимым объемом финансовых ресурсов, в том числе заемных, в биржевой торговле, а также (4) операционным доступом к биржевым торгам. Только такая формула позволяет принимать эффективное участие в определении «справедливой цены» на биржевые товары.

Если покупки нефтяных фьючерсов превышают их продажи, то цена удерживается на высоком уровне. Резкое изменение мотиваций финансовых инвесторов в пользу сброса фьючерсов может быстро обрушить цены на нефть[55], тем более что они количественно преобладают над представителями производителей. Именно это и случилось во второй половине 2014 года, когда резко снизились открытые длинные спекулятивные позиции по фьючерсным нефтяным контрактам: в 5–6 раз уменьшилось количество контрактов и примерно в полтора раза – их совокупный объем[56].

Таким образом, в 2014 году сложилась качественно новая обстановка на мировом энергетическом рынке, отражающая обострение глобального противоборства, направленного на удержание валютно-финансовой и технологической гегемонии – с одной стороны, и на формирование новой, более справедливой модели глобального мироустройства – с другой.

*****

Освобождение России от неформальных и формальных условий поражения в «холодной войне» в 1991 году началось лишь с укреплением ее экономического положения, восстановлением военного потенциала, накоплением обоснованного недоверия к Западу как партнеру, в том числе в связи с расширением сферы влияния НАТО и ставкой на дискриминацию присутствия России в энергосекторе Европы. Глобальный финансовый кризис, «Пятидневная война», яростная антироссийская информационная кампания в августе 2008 года и в период президентских выборов 2012 года, антигосударственный переворот на Украине и его последствия катализировали стремление к обретению Россией основ своей новой геополитической субъектности, к выходу из дискриминационных форматов участия в мирохозяйственных отношениях, открыто навязанных и усугубленных санкциями. Сама заявка на стремление России с партнерами по БРИКС принимать участие в формировании новых институтов мировой торговли и валютно-финансовой системы – это шаг к достижению выгод второго порядка в борьбе, которую страна ведет за свою независимость весь ХХ век.


Количество показов: 2636
Рейтинг:  4.22
(Голосов: 14, Рейтинг: 5)

Книжная серия КОЛЛЕКЦИЯ ИЗБОРСКОГО КЛУБА



А.Проханов.
Русский камень (роман)



Юрий ПОЛЯКОВ.
Перелётная элита



Виталий Аверьянов.
Со своих колоколен



ИЗДАНИЯ ИНСТИТУТА ДИНАМИЧЕСКОГО КОНСЕРВАТИЗМА




  Наши партнеры:

  Брянское отделение Изборского клуба  Аналитический веб-журнал Глобоскоп   

Счетчики:

Яндекс.Метрика    
  НОВАЯ ЗЕМЛЯ  Изборский клуб Молдова  Изборский клуб Саратов


 


^ Наверх